Для того чтобы работать с подсознанием человека — не обязателен транс. Искусство — вот одна из лучших форм этого диалога. Веду занятия по монотипии.
Здесь задача психолога по рисунку выявить и отработать его страхи, диктующие программу на долгий отрезок жизни, а иногда и на всю жизнь. В общем — задача та же. Дети азартно выжимают цветную пасту на один лист ватмана, другим прикрывают, затем разъединяют эти листы — и то, что получается на бумаге, как-то по-своему называют и дополняют… Моё дело — дешифровка.
Алекс говорит: «Я — это дом». И рисует чёрный квадрат — так он видит себя.
Матери, воинственно убеждённой, что ребёнок неизлечим, «считываю» с рисунка:
— Боязнь замкнутого пространства, нарушение мелкой моторики, отставание в развитиии… Но — это, скорее, ваши мысли. Парадокс в том, что именно ВАШИ мысли зашифрованы в рисунке Алекса. Он не столько болен, сколько нечаянно соответствует ожиданиям мамы. Кто не знает, что наши дети (особенно дети до семи лет) «ясновидящие»?
Мать не верит — её ребёнок должен (!) быть больным.
На следующем сеансе Димка рисует мелких человечков, что резко отрицает предыдущий диагноз. С него вдруг снялось «мамино» заклятье». Елена даже не рисует — пишет: «Мамочка, желаю тебе, чтобы ты меня очень-очень любила…» Мать сетует, что рисунки дочери хуже других. Не видит, не чувствует, что Еленины картинки, как магические заклятия, которые надо повесить на стенку. Ведь это маленькое тельце от недостатка ласки и одобрения прорастает ложным тщеславием… Пытаюсь объяснить это матери. Та понимающе кивает и уходит… Оставляя дочерины картинки на столе…
Антон, сам похожий на розового мышонка, на листе розовой краской «вымесил» мышь. И тут же — засадил её в клетку — с толстенными прутьями — тюрьму. Агорафобия. Напуган обществом, миром. На его языке — лучше в доброй «клетке», к маме под бочок: везде «кошки»! Формируется инфантильность, конформизм. Возможно, в будущем будет искать жену по типу опекающей матери и уходить от решений и проблем… если не нарушить уже сейчас эту жизненную установку.
Инночка из цветных клякс делает мёртвые цветы. Инночка всегда была куклой. Она не живёт, а ею играют. Наделяют характером, надевают платья… Есть такие обезличенные дети. Но на третьем занятии Инночку «прорвало». Произведение её называлось: «Цветы, которые плачут, потому что не могут быть полезными людям». Размытые фиалки, растущие в горшке, на подоконнике за стеклом. Во дворе — неопрятно заляпанный солнечными брызгами асфальт, а здесь — нет тебе ни ветра, ни гусениц… Соответствуй роли бумажного цветка. Он никогда не завянет. В домашней, душной аранжерее томится инночкина душа, уже почти научившаяся быть бумажной, равнодушной… А вот и новый страх. Это шедевр Яна. Ян пишет сам: «Жук съел розовую луну». Пятилетний мальчик полагает — если съесть луну, то «всегда будет солнце»… (Трудные роды. Задержался в чреве матери…) Никита же рисует камни. Белая-белая краска и белые камни, будто снег, летящий с неба… (Сегодня я рассказывала легенду о Фаэтоне — «разбитой» девятой планете нашей системы).
— Мама, я соединю все камушки, я сейчас пойду их собирать. Мама, дай мне проволоку!..
— Стой спокойно! Какую ещё проволоку?! — мама суетливо шнурует кроссовку сына.
— Мама, мама, тебе не жалко этот Фаэтон, ну, планету, которая разбилась?! Дай мне проволоку — я соединю все камни и запущу их обратно… на небо… (!)
Мать, виновато улыбаясь, уводит возбуждённо-жестикулирующего сына.
Миссия или приговор?
Долго смотрю во след новоявленному «Мессии».